#Юридический_субботник – ментальная уборка законодательного бреда. Выпуск №67 – Свобода совести и вероисповедания в уголовном законе России.
Часть 1. Об оскорблении чувств верующих.
Успокоившись и придя в себя после того, как по всей России (и не только) отгремело дело Соколовского, предлагаю сегодня подробно разобрать то самое "оскорбление религиозных чувств верующих", заключающееся, в том числе, в "отрицании существования бога" (за которое Руслан чуть не уехал на 3,5 года в места не столь отдалённые).
Итак, читаем очень внимательно. Часть 1 ст. 148 – «Публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих». Закон подлежит буквальному и формальному толкованию в соответствии с правилами и нормами русского языка. Потому первый вопрос, который законодатель (не впервые, впрочем) поставил перед учеными и правоприменителями: что понимать под «публичными действиями»? Сколько лиц должно наблюдать совершаемые действия, дабы деяние было признано совершенным публично? Два? Более? Два и более? И все ли эти лица должны быть «верующими»? Или только некоторые из них? В таком случае – сколько должно быть «верующих» (вряд ли один, поскольку в диспозиции слово употреблено во множественном числе)?
Российское законодательство не содержит чёткого единого определения публичности, она понимается по-разному в каждой отрасли права. И, если говорить об уголовном праве, то совершение деяния публично является обязательным признаком во многих составах, например, в ст. 205.2, 280, 280.1, и иных. Верховный суд России, применительно к преступлениям экстремистской направленности, указал, что «Вопрос о публичности призывов должен разрешаться судами с учетом места, способа, обстановки и других обстоятельств дела (обращения к группе людей в общественных местах, на собраниях, митингах, демонстрациях, распространение листовок, вывешивание плакатов, распространение обращений путем массовой рассылки сообщений абонентам мобильной связи и т.п. … При совершении публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности путем массовой рассылки сообщений абонентам мобильной связи или с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет», преступление следует считать оконченным с момента размещения обращений в указанных сетях общего пользования (например, на сайтах, форумах или в блогах), отправления сообщений другим лицам».
Следующая задача от законодателя - что понимать под «явным неуважением к обществу» применительно к данной статье? С учетом совпадения формулировок ст. 148 и ст. 213 Уголовного Кодекса РФ, можно обратиться к Постановлению Пленума Верховного Суда «О судебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, совершенных из хулиганских побуждений», исходя из которого «явное неуважение лица к обществу выражается в умышленном нарушении общепризнанных норм и правил поведения, продиктованном желанием виновного противопоставить себя окружающим, продемонстрировать пренебрежительное отношение к ним». Очевидно, что категория «явного неуважения к обществу» является оценочной, и не может быть с точностью определена, поскольку «общепризнанные нормы и правила поведения» не могут быть нигде закреплены. В России «норма» - пить с пятницы по воскресенье, голосовать за Пу, быть гомофобом, ходить в церковь и не иметь способности к критическому мышлению. Получается, что человек, не соблюдающий данные «нормы», проявляет «явное неуважение к обществу», и, как минимум, совершает административное правонарушение?
При этом важно, что публичные действия, выражающие вот это самое неуважение, должны быть умышленно совершены в целях оскорбления религиозных чувств верующих. Здесь возникает сразу несколько вопросов: что понимать под оскорблением, что такое религиозные чувства, кого считать верующими и как установить, что деяние совершено именно с целью оскорбления?
До декриминализации оскорбления в уголовном законе под ним понималось «унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме». Вопрос о «неприличности формы» и её воздействии на личность призваны решать лингвисты и психологи, которые указывают, в частности, что «для установления факта оскорбления эксперту необходимо установить наличие лингвистических признаков унижения чести и достоинства и лингвистических признаков неприличной языковой формы выражения соответствующих сведений». Под «неприличной формой» ими понимается «наличие высказываний.., содержащих непристойную лексику и фразеологию, то есть нецензурные слова и выражения, которые грубо оскорбляют общественную мораль, грубо нарушают нормы общественных приличий». Получается, нецензурные слова должны быть не просто нецензурными, но еще и настолько нецензурными, что нарушить «общественную мораль» и «нормы общественных приличий»? А эти явления каким образом поддаются определению?
Немногочисленная существующая практика применения ч.1 ст. 148 показала абсурдную, противоречащую Конституции и попросту здравому смыслу ситуацию, при которой отрицание существования бога эксперты сочли оскорбительным для чувств верующих равно как и употребление обсценной лексики. Приговор Соколовского в помощь тем, кто ещё думает, будто бы быть атеистом в России законно (источник).
Кроме этого, отмечу, что установить цель оскорбления будет достаточно сложно, так как цель – это фактический результат, который субъект желает достичь посредством совершения деяния, то есть это то, что находится исключительно в его сознании. Состав ч.1 ст. 148 формальный, значит, деяние может быть совершено лишь с прямым умыслом и с конкретной целю - оскорбить чувства верующих. То есть «злоумышленнику» необходимо, совершая деяние публично, знать, что среди публики будет находиться минимум двое «верующих», знать или иметь достаточные основания предполагать, во что именно они «веруют», и в некой «неприличной форме» совершить деяние, которое неведомым образом оскорбило бы их «религиозные чувства».
В связи с этим возникает очередной вопрос - каким образом можно "оскорбить религиозные чувства", а не лиц, ими обладающих? Диспозиция ч.1 ст. 148 говорит именно об «оскорблении религиозных чувств верующих», но не самих «верующих». В этой связи интересно отметить, что первоначальный законопроект предусматривал введение ст. 243.1, которой устанавливалась ответственность за «оскорбление религиозных убеждений и чувств граждан и (или) осквернение объектов и предметов религиозного почитания (паломничества), мест, предназначенных для религиозных обрядов и церемоний». Верховный суд в официальном отзыве предложил заменить её, «в качестве объекта посягательства определить только религиозные чувства граждан».
Само собой, приходится задуматься о том, что же такое пресловутые «религиозные чувства»? Данный вопрос стал темой для размышления религиозных деятелей, религиоведов и философов, российских и зарубежных. Современными религиоведами религиозные чувства определяются как «эмоциональное отношение верующих к признаваемым объективными существам, свойствам, связям, к сакрализованным вещам, персонам, местам, действиям, друг к другу и к самим себе, а также к религиозно интерпретируемым отдельным явлениям в мире и к миру в целом». Будучи, безусловно, употребительным для религиоведения, понятие «религиозных чувств» недопустимо в юриспруденции, поскольку дать чёткое легальное определение, обладающее устанавливаемыми внешними признаками в данной ситуации в принципе невозможно. Категория «религиозных чувств» не является правовой, она не может быть чётко и ясно сформулирована, это нечто философское, неопределённое, недопустимое в тексте уголовного закона. Употребление данного термина нарушает правила юридической техники, которые гласят о необходимости «ясности, простоты применения и понимания терминов; недопустимости использования в тексте документа неясных, многозначных и нечетких, эмоционально насыщенных терминов».
Следующая неясность возникает с «верующими». Законодатель фактически ввел новый субъект права, однако, с учетом того, что в названии закона используется слово «граждане», а в тексте оно не фигурирует ни разу, логика, мягко говоря, не ясна. Федеральный закон «О свободе совести и религиозных объединениях» говорит о недопустимости умышленного оскорбления чувств граждан в связи с их отношением к религии (значит, запрещается также оскорбление «чувств» атеистов в связи с их непринятием религий, и «чувств» агностиков в аспекте их убежденности в невозможности познания наличия или отсутствия существования бога. Хотя, использование категории любых «чувств» не допустимо). Примечательно, что в этом законе слово «верующие» также не употреблено ни разу. Термин «атеист» в российском законодательстве вовсе упоминается всего несколько раз (да и то в сочетании со словом «верующий», а не самостоятельно) – в Законе «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», гласящей об обязанности медицинской организации, оказывающей психиатрическую помощь в стационарных условиях, содействовать в осуществлении права на свободу совести верующих и атеистов; а также в нескольких ГОСТах, регулирующих вопросы предоставления населению социальных услуг. Большинство словарей сходятся на рассмотрении атеиста как лица, отрицающего существование бога, безбожника, неверующего. Хотя, опять же, не все так просто. Прямое толкование термина говорит об отрицании существования бога (от ἀ — «без» + θεός — «бог»), но не все религии содержат догмат о существовании бога, как это было указано выше. Лица, исповедующие такие нетеистические религии как, к примеру, джайнизм, буддизм или конфуцианство, относимы к «верующим», несмотря на отсутствие понятия «бога» в их мировоззренческих системах. Значит, их «чувства» современный российский уголовный закон также формально должен защищать.
Официальные документы вообще не содержат определения понятию «верующих» ни в одном акте, в котором оно упоминается (например, «Концепция внешней политики Российской Федерации», содержащая крайне настораживающее положение о первоочередности недопущения оскорбления чувств верующих в аспекте наращивания взаимодействия с иностранными государствами в сфере укрепления норм защиты прав и свобод человека, или те же ГОСТы). Думается, что логичнее использовать вместо термина «верующие» - «лица, исповедующие религию», и, в противовес - «лица, не исповедующие никакой религии».
Введение законодателем такой категории потерпевших как «верующие» влечёт существенные проблемы для правоприменителя. Так, в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, потерпевшим является «физическое лицо, которому преступлением причинен физический, имущественный, моральный вред. Решение о признании потерпевшим принимается незамедлительно с момента возбуждения уголовного дела и оформляется постановлением дознавателя, следователя, судьи или определением суда». На основании каких признаков лица следователь будет выносить постановление о признании его потерпевшим? Каким образом будет обосновано, что тот или иной гражданин на самом деле «верующий»? Как вообще применять неопределенную категорию?
Лично мое мнение заключается в том, что ч. 1 ст. 148 должна устанавливать ответственность, не связанную с лишением свободы, за незаконное воспрепятствование законным формам реализации права на свободу совести и вероисповедания. Не стоит говорить об «оскорблении чувств атеистов» - это такая же неопределенная эфемерная категория, как и «оскорбление чувств верующих». Атеистам (и адекватным верующим тоже, кстати) мешает жить нарушение принципа светскости государства, за которое, на мой взгляд, необходимо установить уголовную ответственность, как это было на всем протяжении существования нелюбимого мной СССР (подробнее – см. следующие выпуски).