Эссей получился, пожалуй, перегруженным кавычками и курсивом – по мне, без ссылок на мудрость первых глав Бытия к «учению» Фрейда не подступить. К тому же Эдип и Каин в околоплодных водах мифологии близнецы. А толковать о комплексах человеков вне формы существования, полагаю, неправомерно. Трактовка онтологии в Моисеевом Бытии позволяет вскрыть технологию работы «живой души» Эдипа и Каина. Не скрою, на взгляд боговеда и не менее доморощенного философа, психолога, плюс беллетриста с повадками авантюриста. Каюсь, иные истины выплескиваю с пылом неофита.
***
Идея обнажить диалог сознания и подсознания гениальна – Сигизмунд Фрейд выявил здравую потребность психики разумно мыслящих. Совсем не обязательно в состоянии душевной напасти. В компенсированном виде невропатия не возникает разве что в незрелом интеллекте.
Мысли вслух у изголовья кушетки в кабинете Фрейда и ответные ассоциативные размышления из-головья пациента сводились в конечном счете к пробуждению в психосостоянии невропата диалога осознаваемой и бессознательной областями его сознания. В результате анализант «открывал глаза» на причину дискомфорта душевного состояния, снимал деструкцию психики.
Воздаю хвалу интеллекту, обогатившему психологию идеей погружения самосознания персоны в глубины психо, в практическую связь мышления личности со стихией ее философии существования и религиозной установкой. Погружения как потребности сознания. На мой взгляд, ничего более в гуманитарную сферу Фрейд не внес.
***
Между прочим, снять невроз можно, не прибегая к помощи психоаналитика, пренебрегая какими ни на есть методами анализа. Здравым размышлением.
Начну с прописных истин. Комплексы, к примеру, Карениной и Бовари выходят за рамки персоналий, образы Анны и Эммы принадлежат панораме жизни людского рода, каталогу литературных сказаний о типологических пометах бытия разумно мыслящих. И комплексы, скажем, Эдипа и Каина не могут иного Зигу не обуять, а какого-нибудь Сигизмунда – обойти. Комплекс в корпусе мифологии – акцент существования человеков. Вопрос о загадке и смысле людского жития может звучать и в психопатической форме. Возможно, в мифологии он так и ставится.
Ева, по признанию, «приобрела человека от Господа», родила Каина. Адам и Ева дали (с Божьим соучастием!) жизнь невропату, внесли в бытие геном каинитства. Ламех, внук Каина, каинит номер два, номер три – Иов, Раскольников – четыре. Автор этого текста в ряды каинитов попал нечаянно, без номера, считаю, во спасение. Возможно, по «знамению» свыше.
Разумно мыслящий естественно задается вопросом, зачем погостить пришел в этот мир? как может Бог наш и Господь не «призреть» на меня? Интеллекту не менее естественно погрузиться в комплекс Эдипа – осмыслить существование в юдоли каинитского отвержения. В конечном счете каинитство, как всякий комплекс, подвигает невропата к здравомыслию, к рациональному анализу основ жизни.
Невропатический комплекс – архетипическое тавро на судьбе попавших в одно бытие. Словом, комплексы человеков облачены в «одежду» мифа. Сдается, по Юнгу.
Третья глава Бытия: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его кожаные одежды и одел их». В ткань этих «одежд» несомненно входят нити, привязывающие живущих на «тверди земной» к существованию на «тверди небесной». Бытие людское не исчерпывается жизнью в дольном мире, человеки существуют еще и в сфере воображения, в горних представлениях. В литературе – мифах.
Речь в этом стихе определенно идет о живой связи «неба и земли» в сознании человека, о твари, шагнувшей с «земли» в простор идей, образов «неба», в титул «одного из Нас», по признанию Господа нашего Бога в следующем стихе этой главы.
Привязка Адама-Евы к «тверди небесной» началась символикой отделения «падших» от «соответственных им («стоящих в одном ряду с ними») животных» «опоясаниями» – шагом из жизни на «тверди земной» в существование на «тверди небесной». Облачение в «опоясания» и «кожаные одежды» устанавливает сферу бытия человеков: на «земле», но и на «небе».
***
Древние мифы сотворились не на века ожиданий трактовок посвященных в психологию. И до наших дней они остаются, по замечанию Леви-Стросса, ответами на уже заданные и еще не поставленные вопросы. Для читателей всех эпох, континентов и народов, естественно, «имеющих уши слышать» и на мир взирающих «открытыми глазами». Для разумно мыслящих – вкусивших «плодов знания» с дерева реальной жизни. Найдя нужный вопрос-ответ, анализант, будь он Адамом, Эдипом, Каином или Сигизмундом, выйдет из состояния невроза. Ни о чем ином корпус мифологии речь не заводит: предлагает Адамам всех времен посмотреть на себя в текстовой ситуации мифа «открытыми глазами». Во взгляде со стороны увидеть драму своего существования: связь с миром и разрыв с ним. Увидеть – осознать свое место в бытии: признать себя созданием не совсем земным, но и небу не принадлежащим сполна.
***
Вопрос: зачем Бог наш и Господь довел Каина до невроза?
И сказал Бог Каину: «земля отверзла уста свои принять кровь Авеля», и «голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли». Кровь Каина также несет небесное «знамение». Очевидно, «от земли кровь вопиет к небу» на основе «знамения», повелевающего всему братству отверженных оставаться на дорогах судьбы. С вердиктом: «из праха взятый в прах возвратится». Но если Бог «знамением» повелевает «живой душе», даже не удостоенной его «призрения», существовать и столь же категорично предрекает ее «возвращение в землю», речь идет, надо полагать, о форме бытия человеков. Для слуха, открытого голосу бытия: человече, в этом мире ты знак существования, твоя судьба в твоих руках, но и в ладонях бытия.
Поскольку невроз снимается рациональным осмыслением коллизии «души» и мира, невротическое состояние можно считать результатом заблуждения, промаха («греха» на греческом) в принятой сознанием оценке мира обитания. С дарами для Бога Каин, например, явно «промахнулся». Но в пост-неврозе житейски явно утвердился, Эдип в Колонне с победительной мудростью покорился своей судьбе.
Но итога такого психоанализа в нашем разговоре мало. Надо бы понять, почему в сыне человеческом Бог возбудил невроз и блокировал «знамением». В каком алгоритме работы «души живой» невроз снимается?
***
Мифы – протоколы бытия, адресованные «небом» живущим на «земле». Эти побасенки не мы сочинили, признаются этносы и народы, как говорят о своих стихах все великие поэты. Стенограммы неба о жизни землян не могут быть не истинными, как те же стихи гениев, они – бесспорное удостоверение разума бытия, явь свободного творчества «неба и земли». И сферы прописки «живых душ» по мандату от Парменида: «мыслить и быть есть одно и то же». И в изложении первых глав Бытия: мыслить («назвать») себя «человеком» и быть им, Адамом («мыслить», «называть» – в среде собратьев жить), есть одно и то же.
Мифология толкует о связи мира и человека, живописует отношения, порождающие невроз. И в своих текстах безусловно преподносит рецепт терапии. В этом нет ничего парадоксального: любой миф ведет речь о бытии, о здоровом образе жизни мира и госте этой обители. Ни одна из сторон существования мира не может привносить в бытие что-то этому миру внеположное, скажем, болезненное. (По Пармениду, помнится.) В противном случае следует признать, что в мире существует нечто, ему стороннее. Извечно целостный мир обречен принимать себя сполна. Этот закон бытия, очевидно, распространяется на все в нем рожденное и «становящееся» по имени «Иегова». В разумном способе бытия разумно мыслящий должен найти адекватную оценку своих претензий миру, недовольства им. Не случайно послание неба подается в антропоморфном изложении.
Диалог разумно мыслящего с помеченным в мифах разумом среды обитания во все века возникает на входе всех Адамов-Ев в бытие. Потребностью вживания «падших» в среду существования. Тем более, возникающий диалог с полным правом можно считать продолжением разговора «живой души», еще не «назвавшей» себя «человеком», с материей бытия. По тексту Бытия. Адам «именует соответственных», «называя» сущности, в какие «соответственные» («стоящие в одном ряду с ним») свободно вползли, вошли, влетели формой вживания в природу. Адам лишь фиксирует мысль-идею бытия, какую то или иное животное использует в способе существования, присваивает практикой обитания в этом мире. Только до «прозрения» человека диалог «живой души» с разумом бытия, а проще сказать, их контакт протекал без осознания. Как только существо, «подобное животным» перешло «в ряд напротив» – обрело дар «слышать и видеть» мир, в бытие вошел живой атрибут сознания. «Адам» («мыслить»), «вкусив плод знания», обрел право и способность осознать себя «мыслью» внутри идеи-смысла бытия. На правах мысли как реплики в диалоге с мыслью.
***
Обращенность мифа ко всем пришедшим в мир Адамам, Евам первым в истории людского сознания подметил гениальный мудрец Моисей.
В третьей главе Бытия Адам, преодолев «крепкий сон», «открыв» глаза и уши, слышит «голос» Господа Бога, и на «воззвание» «где ты?» отвечает как «душа» с пробудившимся чувством нравственности, «подобием» голосу Бога – совести внутри себя, потребностью «сшить опоясания», с «тверди земной» шагнуть в прозвучавшее «воззвание». И заметим, Господь вопрошает «подобного Богу», ждет ответа от «имени одного из Нас», от существа так «названного» Дающим-стать. Другими словами, это вопрос «одного из Нас» «другому из Нас», «возглас» одного для Бога и Адама сознания. И это ключ, открывающий двери идущему из райского незнания в пределы осознания Адамом «подобия своего» мышлению среды обитания, то есть бытию. В каком он «стал!» по вердикту Иеговы: «вот, Адам стал как один из Нас».
Повествование второй главы Бытия допускает, скажем, протестную реакцию «соответственного животным» на установки Бога. «Именовать соответственных» с Твоей подачи и в то же время «не вкушать плоды знания» по Твоему завету, мог бы заметить Адам, заводят меня в дилемму быть или не быть мне человеком: следуя «завету», не «вкусив плодов знания», останусь в ряду «скотов», а «называя» братьев меньших, «знание» обрету и осознать смогу, в каком я мире существую в качестве человека по «имени».
Значит, «где ты?» звучало на всем пути «становления» Адама, но до «грехопадения» слух и зрение у него еще не «открылись», став человеком разумным, «падший» услышал голос Бога, не возбраняющего «стать».
Все мифы, включая тексты Моисея, писались, как от века вся литература, в духновении одного на все времена простора творческой свободы, как один сложносочиненный текст, каким бы богам не поклонялись люди. В таком случае, «где ты?», Адам, как мыслишь себя? тебе уже открылась истина бытия? – ключевой вопрос для персонажей всего корпуса мифологии.
Пара примеров навскидку.
«Где ты?», моя Афродита? Признайся, стать твоя в замужестве и на Олимпе исчерпывается назначением творить свое подобие, в этих трудах твой муженек – всего-то повод в извечном намерении жены переродить ущербного (хромого, грязного) супруга.
(В символике мифа родить мужа, женой уже рожденного. Как Адама Евою. По второй главе Бытия. Рожденная в «человеке» («мужчине и женщине», по тексту) особь мужского пола была названа Адамом естественно его родившей половиной «человека», Евой. И Адам сам оплодотворил себя искрой «животворения» («ти» – «ребро») в собственном единоутробии, в материнском лоне «всех живущих», в Еве.
Свободно существующая «душа живая» возникла в акте аутозачатия, она свободна уже в замысле о себе. Божье «да произведет вода, земля душу живую» не проясняет мистику акта зарождения твари. К тому же «креативщик» не оговаривает форму существования создания, не задает его образ. Вот разрешил он воде «произвести» пресмыкающихся, а змея не прирек «ходить на чреве своем», наказал есть «зелень травную» – стать травяным мешком на копытах. «Во все дни своей жизни поедая прах», змей удостоил себя звания «самого хитрого среди зверей полевых». Вопреки повелению Дающего-стать. Между тем, по данным палеонтологии змей вошел в этот мир четырехлапым.)
Гефест, «где ты?» О, огнем страсти куешь свое подобие в залоге чистоты и безупречности. Да поможет тебе Дающий-стоять!
Нарцисс, «где ты?» Тебе, лицу мужского пола, может заметить читатель мифа, пристало заглядывать в себя для самоутверждения, не более, самолюбование губительно. Вот видишь, ты не вошел в стремительный ток этой жизни (напомню, цветок нарцисса склонился над ручьем), остался в рамках растительного существования. В этом мире не стал его субъектом – человеком.
Миф о Нарциссе можно считать изящным пустячком. Пару грошей в оценке сказки можно накинуть – речь повести об ущербной склонности сильной половины людского племени, о готовности впасть в нарциссизм. И установить не лишний дорожный знак на жизненном пути мужчин. Но шедевр мифологии толкует о более весомой материи. Миниатюра живописует событие у ручья красками, смешанными с символикой свободно текущего мира. Читатель приглашается войти в сценографию ситуации.
И в этом мифе «небо» посылает на «землю» «весть» разумную: путник, ума достанет, не останавливайся, вливайся в бытие, осознанно неси собою знак и форму свободного существования мира, и заметь, мне, разуму небес, сказать на сленге, пополам совсем, цветком ли, молью, коровкой божьей в этом мире изживешь свой век.
В мифе нет персонажа в полном смысле слова, вернее он существует в качестве объекта действия – зрачки его очей еще не повернулись внутрь, вне взгляда на себя со стороны он остается созданием, еще не «именовавшим» себя осознанно. В ответе на «где ты?» объект бытия «открывает глаза» своему сознанию в ипостаси субъекта. Адаму в ответе на вопрос, на каком ты свете, должна «открыться» истина его сознания – органичная привязанность к несознаваемому знанию, не утраченного им и «в ряду напротив соответственных». Осознание Адама вспыхнуло в тьме сознания подобного животному – в бессознательном, и от него не отмежевалось. Бессознательное в «мыслящем» – часть разума, не освещенная светом осознания, «хитрое» мышление «живой души» в пору ее полного «соответствия животным», в существовании до прозрения. Словом, персонаж мифа существует, не сознавая себя. Разумномыслие читателя приглашает объект бытия войти в актуальное мышление бытия – стать человеком в небесном имени-звании.
Контент мифа улавливается на поле диалога читателя с текстом, содержанию какого необходимо «открыть глаза» – вскрыть магнетическое обаяние разлитой в повествовании «хитрости» несознаваемого сознания бытия.
Уместно вспомнить о нити Ариадны. Тесей, «где ты?» В гостях у Минотавра, человека-зверя, попал в лабиринт «хитрого» сфинкса? Прими урок существования: каждый свой шаг по дороге жизни проверяй вопросом «где я»? Разумномыслие приносит спасение. Вот видишь, уловка ума Ариадны острей твоего меча.
Ответ на «где ты?» входит в энцефалограмму интеллекта героя мифа. И читателя.
***
У Эдипа с отчеством Сигизмундыч спрашиваем: «где ты?». Все эдипы-каины осознают себя пометой бытия, сын «папы» Фрейда в кондоме тренда либидо остался.
Вскроем фундаментальную основу фрейдизма – «научное» содержание «комплекса Эдипа».
Еще при жизни Фрейд прослыл шарлатаном. Но родоначальник психоанализа не был прохвостом, в психологию наш доктор вошел в качестве мыслителя-душеведа в цехе писательства.
Фрейд создал «учение» на догадках и вымыслах, скорей всего, невольных, жаль, напрочь вздорных. Вот перл интеллекта, на всю голову несуразного в трактовке «комплекса»: «Как Эдип, мы живем, не осознавая противоморальных желаний, природой навязанных; осознав их, мы все отвратили бы взгляд наш от эпизодов детства». И от стервозной природы, подмывает добавить, сколь ни есть она родной нашей матушкой.
В практике врачевания наш доктор не приглашал анализанта открыть все окна и двери в истории своей жизни свободным сквознякам воспоминаний, вел его память директивно, по заранее намеченному плану. Уложив «идущего дорогою бытия» на ложе а-ля Прокруст, «гуру» фрейдизма предлагал невротику вспомнить, как он унес ноги из чужеродного жизни подростка «наваждения».
Сделаем умозрительную попытку войти в природу.
Всему живому наша родительница вещает открытым текстом: чадо мое, с доступным тебе разумом и волею будь в моих объятиях свободным. Сказать проще, бытие, а с ним/в нем существующая природа свободна. А свободная ко всему пришедшему в ее кров совершенно снисходительна, способ существования «живых душ» благородная признает безоговорочно истинным. Все усыновленное растит суровой мачехой. Никого не воспитывает, никому ничего не навязывает, не удостаивает фавора. Но и не «отвращает» – не подвергает остракизму.
Природа прописывает на своей жилплощади всякую «живую душу» с предоставлением ей права персональной адаптации, свободного стиля плавания в той самой реке бытия, в какую дважды не войти. Визитеру этого мира предлагает шагать дорогой эволюции с ему доступным разумом. То есть с мышлением, обретаемой «живой душой» в свободном становлении. Змею, например, утвердила внутреннюю потребность «схитрить», не «есть зелень травную», чтобы не встать копытной тварью.
Отметим, в «проклятии» в адрес «хитрого» «Бог Всемогущий» не признает его своим созданием. Змей вполз в мир по знаку «знамения», приглашению «стать» себе соответственным. Уже «в начале» существования змей вошел в свою самость, вполз в рамки «проклятья» Иеговы: «ты будешь ходить на чреве своем». От рождения.
Моисей и Парменид нечаянно сговорились признать бытие формой мышления.
Во второй главе Бытия Адам «называет» братьев меньших, лишь фиксируя «именования», какие «соответственные» обрели модусом существования. Идущий в «знание добра и зла» постигает сущности, какие вошли в «имена» братьев меньших в процессе их природной адаптации. Скажем еще раз, животных «именует» среда обитания. «Адаму» («мыслить») в конечном счете остается осознать, что братья меньшие «называются» бессознательно. На этом основании их сознание следовало бы называть неосознанным. И признать, что в мышлении бытия нет повелений быть «живой душе» себе не «соответственной». От бытия не может исходить коварное намерение вложить в «именование» единоутробного создания компоненту «отвращения», жажду инобытия. Никакой «живой душе» бытие не возбраняет «стать напротив» (второе значение «соответствия») себя, обрести сознание, «вкусив плодов познания». И увидеть в зеркале бытия свое полнокровие. И признать: Иегова не создает, не опекает «душу живую», в свои анналы, очевидно, в мышление бытия, в Слово, вносит «имя», каким тварь «назвала» себя – в житии под себя обрела сущность.
Природа, по диагнозу нашего доктора, гнусно «травит» человеков: «навязывает аморалку» с раннего детства – подстрекает убить отца, занять его место на брачном ложе. Между тем, бытие, природа и человек определенно гармонизированы: «душа живая» в симбиозе всего живого эволюционно «становится» вновь и вновь. Оставаясь дитятею природы, «называя» объекты бытия, беспрерывно «именуется» в рамках познания.
Словом, наш доктор был шарлатаном не по хитрости интеллекта – по «моральному желанию природы», скажем с иронией, обнажить в психее Зиги патологию персональной двойственной привязанности к отцу и матери. И надоумить «ученого соседа» психологии приписать человечеству личностную перверсию: «Всем нам, быть может, суждено направить свое первое сексуальное чувство на мать и первую ненависть и насильственное желание – на отца».
«Желания, навязанные нам природой», Фрейд ввел в «комплекс Эдипа». Но в комплекс Эдипа по тексту мифа либидо входит знаком акции, вводящим в скрытый смысл действия, в содержание рассказа.
***
Инцест снится в нежном возрасте. С какою целью? Подсказкой прямого действия наяву? Малец, сколь ни бессилен ты, как ни нуждаешься в опеке отца пока не повзрослеешь, восстань, науськивает сонник Фрейда, против его господства в семье, гони родителя прежде всего с брачного одра! Недаром в тебе пробудилось либидо.
Инцестное видение – самый что ни на есть сон в руку: после него, по Фрейду, невропатом стать обязан. По мерекам автора книги «Тотем и табу», в генной памяти злосчастного «табу» затаилось как раз для закваски психопатического комплекса.
Инцестный сон меня не обошел. Определенно могу сказать, привиделся без «наваждения природы». Немногочисленные мозги мои утром были основательно озадачены. Но крепко, видать, спящее либидо «табу» во мне не пробудило. Эдипов сон я посетил без невротических последствий.
Мэтров психоанализа не озадачило намерение родовой памяти завести «живую душу» в состояние невроза. Вопрос: либидо пробуждает «табу», и наоборот, «табу» не пресекает заявку либидо? Игра «табу» и либидо мотивирует «душу» залететь в деструкцию?
Несомненно, сознание нацелено на позитивное становление носителя разума, вводит «живую душу» в организм бытия. Так, себе в плюс, становятся «живые души» во второй главе Бытия. И значит, инцестный сон есть, должен быть «хитрой» подсказкой всем хромоногим эдипам всех времен, всем каинитам, «изгнанникам и скитальцам на дорогах жизни» устоять в бытии. В причудливой, на первый взгляд, игре сознания разумно мыслящий должен обрести охранное «знамение». Чтобы «именоваться» в соответствии с внутренней потребностью быть. Такая установка согласуется с потребностью ребенка стать разумной клеткой бытия в результате родительского водительства. Как никакое другое существо на Земле состояться по наущению разума существования.
***
Очевидно, истолкование литературного сочинения должно отвечать закону его создания: все в нем во всем растворено, пронизано полифоническим мотивом повествования. Тем более, в шедевре, в «Царе Эдипе». Инцест в трагедии не может рассматриваться вне сюжетного контекста, вне полного комплекса Эдипа.
В «учении» Фрейда «комплекс Эдипа» вызван курьезом: привалило либидо к ребенку, так «природа» пожелала затащить его в невроз. На вырост. На потом. Когда сами станем с усами. Как у «папы».
В трагедии Софокла выдерживается единство места, времени и действия. Время, место и действие «Царя Эдипа» привязано к моменту рождения Эдипа.
Место действия – альков, на родительском ложе «безногий», еще в этот мир не вошедший, «спит» с родительницей еще не рожденным, отверженный отца убивает, чтобы на одре своего зачатия счастливо родиться вновь. Если Эдип дает жизнь братьям и сестрам, по идее, в браке с матерью он может стать себе отцом, родить себя «в начале» другой судьбы. По тексту мифа, он уже явлен, и нет, в ногах покалеченный еще не вошел в этот мир. В «день» (по загадке сфинкса и отметке события в тексте Бытия) рождения Эдипа «утро» его жизни не наступило – безногий не может войти в этот мир.
Действие трагедии свертывается в символический момент рождении-смерти Эдипа и родителей. Иокаста уходит из жизни с прозрением – в Эдипе видит сходство с Лаем, не по совпадению у Эдипа «открываются глаза» на «знание» – признает себя убийцей отца. В этой сцене он ослепляет себя, словно входит в мир с «закрытыми глазами», как новорожденный.
Инцест в мифе – знак невротического состояния хромоногого вписан в рецепт излечения душевной боли миром и родителями не удостоенного «призрения» каинита.
Сон не перекочевал в миф, напротив, установка бытия (предложение ответить на «где ты?») «хитро» вошла в разумномыслие землян. В форме сна. Да, видение инцеста приходит к детям, да адресовано оно взрослым. Текст любого мифа не буквалистичен. Графология криптограммы подчеркивает адрес отправителя – сознание бытия в дискурсе, не разрываемом на работу днем и ночью, в повелениях подсознания и сознания.
Миф – приглашение открыть воображение. В символах сна, тем более.
По Фрейду «комплекс» психофизиологичен, и настолько предметен, что может вызвать гнев папеньки, а Зигу доводит до фобии.
В невротическом комплексе по Фрейду привязка к имени Эдип не обязательна: младенцу Зиге никто ноги не калечил, сухожилия не прокалывал, ступни не связывал. А в мифе как раз покалеченный в опорно-двигательном аппарате именно под именем Эдип («с опухшими ногами») входит в комплекс своего имени. Лишаясь возможности войти в мир. Разделяя отверженность Каина.
***
Инцесты снятся не всем. Далеко не все, кому они привиделись, залетают в состояние психопатии.
Когда сон Эдипа явился мне, я не был калекою, но мои ноги едва носили, как понял позже, будто бы еще живого в какой-нибудь пустыне подле какой-нибудь горы Киферон. Судьбой в ту пору был похож на калеку – создание, лишенное возможности войти в счастье быть предметом родительской любви. По злосчастью я был Эдипу близнецом, мог носить его имя.
Советская власть, видать, решила пресечь амбивалентность, по Фрейду, моей привязанности к отцу, на веки забрала его. Мгновения особого счастья – ощущение тепла маминой руки на затылке и макушке доставались мне крайне редко: вдове с тремя детьми в беспрерывном рабочем беге лошади надо было приносить домой какой-то корм. К недоли сполна был болезненным. Хроническое воспаление легких, в итоге туберкулез, сопровождались напастями почти всех видов детской хвори, два типа тифа кряду тоже испытали мою живучесть в условиях подвального жилья. Паническую боязнь темноты в ту пору горестей моя планида украсила тяжелой формой заикания. И вот, инкубом привиделся себе.
Этот сон как состояние сознания не случайно почти повальный – видение приходит знаком охранения носителя сознания. По абсолютно бесхитростному резону: сознание – примета самоорганизации объекта бытия. Стало быть, сознание не может быть злокозненным для своего обладателя. Видение следует воспринимать в качестве приметы становления «живой души», потугам «именовать» себя.
Инцестуозный сон потому и стал деталью мифа о неврастении в мир входящего: акт зачатия Эдипа не завершился, и теперь, сам себя в родном единоутробии сотворив, к новому «утру» жизни сам-другой войдет упругою походкой желанного гостя бытия. Мир обретет не какого-нибудь каина-эдипа – преображенный найдет себя драгоценной частицей мира в органичной форме существования.
Каин, «скиталец», как и его «безногий» собрат, попав в этот мир, остается в событии, что их родит и губит, губит и родит, роднит – родившись, умирают, чтобы родиться вновь. Дар и проклятие бытия, жизнь дарующего и ее «вживе пожирающего», разумно мыслящему (и читателю) адресуется в состоянии невроза: в диагнозе «заболевания» скрыта пропись излечения.
Иным несчастным снятся инцесты. Да адресуются они взрослым. Как памятка: сердце пришедшего в этот мир жаждет быть предметом любви. И пусть в среде человеков никто не почувствует себя Каином: никому не покажется, что миром он любим меньше, чем его собрат. Тогда ни один Эдип из каинитов не пожелает идти в смерть – к нему не придет желание родиться вновь, преобразиться по технологии невропатического комплекса. В мифе инцест – симптом душевной хвори, диагноз и рецепт излечения, предложение вновь в этом мире «состояться». В интерпретации Фрейда деталь сюжета, подчеркну, деталь сюжета, превращена в причину драмы души. И причуду бытия.
Прежде чем привиделся Эдипом, случилось, явился вживе, определенно, каинитом.
Моя тетя, добрейшая душа, приписала мне пакость, какую я не совершал, но ее улику опровергнуть не смог: по глазам вижу, Вовка, сказала она, это сделал ты! Неоспоримый на детские мозги довод пресек возражения. Мои глаза, подумал я, не могут лгать – они приписывают мне, по уверениям тети, содеянное, хоть к пакости я не причастен. Тогда зачем мне глаза, любимая тетя, не защитившая меня мама и целый мир. Слезы горькие, обильно и тайно пролитые, успокоиться не помогали. Вдруг, во вселенских потоках глазной влаги нашел себя мертвым. Вокруг моего трупа (не помню, уложил ли я себя в гроб), мне чудилось, в темноте по кругу ходят знакомые и незнакомые голоса, сквозь слезные всхлипы хоровода слышу стенания: Вовочка, ты хороший, без тебя и мы не можем жить, для нас ты драгоценный, ты ни в чем не виноват… Успокоенный сладостным трепетом сердца спустился с какой-то подставки. В ощущении счастья. В свете дня.
Мне было не многим больше четырех лет. Мертвых к тому времени не видел, вообще не знал, что значит «смертью умереть». По счастливому случаю попал в спектакль с хепенингом, в действо, преобразующее во все времена всех отверженных и ущемленных.
Предложение остаться в жизни прозвучало в темноте детского разумения. Какие-либо уловки ума исключались: в отличие от маугли разве что речь заики была доступна мне, сверх того мой разум был «чистою доскою». Ни до, ни после каинитского по смыслу действия «голоса» меня не посещали.
Это искренний текст, читатель.
Думаю, инцестным сном и видением Каина дух-разум «природы навязал» мне спасительную весть – ты хочешь и можешь остаться живым!
Зиге в семье Фрейда ситуация открыта. Юному мачо табу на инцест заповедует живой папенька. Догадайся отец о поползновениях сына, отпрыск подвергнется обрезанию не по тезе «часть вместо целого», а полному усекновению причинного места. Малец страшится ущемления – став женщиной, мечтать (по Фрейду!) о мужском писюне в личном пользовании.
В мифе этот сон как состояние сознания входит в атмосферу действия. На брачном ложе родителей Эдип «спит» с Иокастой будто во сне. Иокаста становится женою мужа, по ее признанию, похожего на поверженного Лая, да еще и с именем, какое могла бы дать своему сыну, когда прокалывала сухожилия у стоп рожденного дитяти, связывала ноги младенца. Не сознавать себя в этой ситуации позволительно сомнамбуле, спящей и не спящей Иокасте, не пожелавшей (по сну?) взглянуть на ноги партнера по сну.
В мифе от Софокла инцест входит в перипетийную цепь сюжета. В «Эдипе» двусмысленны все эпизоды. Трагедия разрешается прозрением и ослеплением.
Мир для тебя, Эдип, мог бы заключить хор трагедии, перипетия: ты свободен и победительно разумной волей творишь свою судьбу, но в свободе бытия! У «живой души» есть в этом мире единственная цель и назначение – явиться пометою абсолютной свободы бытия. Сфинкс тебя перехитрил, его загадка требует дописки: кто ходит утром, днем и вечером, не покидая «утро» – «день» «в начале» (по первому слову Библии) своего существования? Едва родившись, ты попадаешь в лапы сфинкса – в бытие с открытым зевом своей могилы. Не потому, что смертен. Впрочем, и потому. Но прежде всего, мир «праха» в бытии свободен, течет в каком-то русле какой-то там «реки». И ты в разлитой той «воде» плывешь, тебя «плывет», ты-тебя уже-еще нет-есть. В мире ты – атомное мерцание. Ты на волне воспоминанья уж «сотворился» в образе, нет, в материи мира ты уже «создался». Ты уже здесь и сейчас, нет, в сей час ты еще не вышел из сингулярного момента рождения. Материя мельтешит между фикцией образа своего (волной) и знаком присутствия (зарядом энергии). Ты есть и тебя нет. Такая перцепция возможна? Ты существуешь? Да, отвечай, истинно. Во-первых, Каином-Эдипом беспрерывно становишься, рождаясь в преображениях. Но прежде всего, мысль, синхронно (по Моисееву Бытию) с тобой родившаяся не исчезает, остается живой в ряду процесса, именуемом мышлением. Вот почему твоя судьба предсказана: вместе с миром как его атрибут она остается в начале становления. Утром единственного, одного дня бытия.
В какой-то, скажем, вселенской катастрофе человеки прикажут миру долго жить, так мысль о мире, с ним возникшая, его не покинет, останется его соглядатаем, тем же сопутствием его возникновения-рождения. В аспектах гуманитарных и физических мыслители, философы поговаривают о существовании мира при условии непременного присутствия «наблюдателя». Так мысль о существовании мира и есть его мистический свидетель. Возник он сингулярно, или становится, зарождаясь.
***
Занять царский трон в Фивах Эдип мог, став победителем в сражениях, допустим, на посохах. И без игры в догадки посохом, каким убил отца, мог сокрушить чудовище, повторив подвиг предка.
Сфинкс и его вопрос органично входят в смысловой предмет повествования трагедии. Человек, в подтексте вопрошает загадка бытия, по дню своей жизни идешь осмысленно, свободно или твоя судьба идет тобой? в биографии своей ты «господин» и «царь»? по воле рока раб?
Эдипа с отчеством Сигизмундович со сфинксом «папа» не познакомил. Проблему онтологии Фрейд не затрагивает.
Эдип Софокла отца и мать, можно сказать, разрывает будто бы когтями в него вселившегося монстра. Впрочем, по идее мифа, закономерно.
Эдип родился на земле, некогда засеянной Кадмом, его прадедом, зубами убитого змея-дракона, пожирателя людей, этакого сфинкса у ворот Фив. Из тех зубов того дракона на поле том у горы Киферон по преданию выросли воины, защитники основанного Кадмом в тех краях города Фивы. Но сначала из тех зубов вместе с воинами добра выросло и воинство убийц, соратниками Кадма уничтоженных. Эдип из рода Кадма, рожденный на загадочно сдобренной земле символами «добра и зла», может унаследовать в равной мере ростки убийцы сограждан Фив и защитника их. Так и случилось: Эдип освободил родимый город от сфинкса и напустил на его жителей мор. Одолел химеру вне себя, но не смог противостоять ей внутри. От рождения. И по внутреннему сюжету трагедии он входит в мир у той самой горы Киферон. Наследником Кадма. И плодом его посева на поле подвигов. Сфинксом на поле своей жизни.
В сюжете о прогулке с «утра» до «вечера» (по Бытию, с «вечера» до «утра» в «день один») по жизни сфинкс «висит ружьем», выстреливающим в яблочко действия. А речь в трагедии о маниакальном желании Эдипа «знать» загадку своего рождения. И корней происхождения. В онтологическом смысле.
Сфинкс заговаривает о предмете поисков Эдипа на входе в Фивы, озадачивает героя, еще не ставшего гражданином города, даже будто бы еще не родившегося в нем. «Живая загадка» жизни, обращается к разуму Эдипа, мол, куда и на каких правах, сын человеческий, идешь? разумно мыслящий «стороною» бытия?
Разумномыслием «хитрость змея» превзошедший в свою очередь мог бы спросить: химера, по какому праву испытуешь свободно идущего по жизни? приглашаешь к диалогу знания, незнания внутри твоего, моего существования? мы «тени, стороны» друг друга, мы «подобны»?
***
Поскольку мифология повествует о бытии на все времена, всякий ее сказ речь ведет и о читателях, персонажах того же бытия. Какой-нибудь Фрейд в личине анализанта вполне может в ассоциативных размышлениях раскусить загадку, на крыльях сфинкса залетевшую в сказание. Для Эдипа и некого читателя, возможно, психоаналитика, «хитрая загадка» бытия – одна тема диалогизированного монолога на едином для всех человеков из-головье мифологии.
Сфинкс, признавайся, может заметить некий Зиги, встреча с тобой в этом сюжете не случайна. Ты – живой образ (по мифологии Египта) человеков: женской головой и телом змеи символизируешь нашу мудрость, грудью, не отпирайся, вскармливаешь, хищным зверем поедаешь нашу плоть. С какой бы свободой не летал на твоих крыльях в статусе «богам подобного», я не выйду из «в начале» (по Библии и легенде о возведении Фив) в меня вошедшей плоти мне «соответственного змея», из одного для всех «живых душ» «дыхания жизни». Вообрази, химера, догадался, твоя загадка – вопрос внутри моего естества и духа. Мой ответ: бессознательное, в каком, с каким живу, мне не подвластно. Житийствую в тотально животном предсознании.
Анализант может продолжить признание в рамках греческого мифа: душительница «живых душ» открывает полную драму моего сознания. Бессознательное мне не подвластно, но и благо осознания «душит» меня не меньше – обнажает ограниченность моего «знания» о мире и трагедию моей жизни: дар свободного творческого шага приводит меня к сокрушительному откровению о неполноте «знания», к признанию, что я «ничего не знаю». «Открыв глаза» в «знании», я становлюсь заложником своего разума. Уязвимой «пятой» существования становится моя «голова». Мой интеллект не вполне подвластен мне, его можно признать «враждебным» моему существованию. По третьей главе Бытия. (По картине нынешнего мира: наша планета задыхается в объятья цивилизации, рожденной людской «головой».)
«Царь Эдип» – драма сознания. Прикоснувшись к свету «знания», Эдип, «царь» земной жизни, по тексту Бытия, над целым миром «господин», ослепляет себя.
Противоборствующие начала в подлинной трагедии не разделяются. Так связаны «добро и зло» в плоти бытия. Естественно соотнести осознание с «добром», «зло» – с бессознательным, не забывая о возможности возгорания и пульсации мысли-добра в зле-незнания. «Зло» не отделимо от «добра», «земля» – от «неба», осознание не существует вне неосознанного. Осознание обогащается неосознанным, как «добро» – «злом».
«Добро» одобряет «зло», удобряется, используя его, в существовании «души» они равно живительны. Смерть противопоставлять жизни неправомерно: в ткани жизни смерть органична, без нее оборвется родословие всех «живых» созданий. В чертогах бытия нет существования без привязки к смерти, к залогу преображения «дерева жизни». Смерть – ипостась бытия.
В крови человеков, по давнему поверью, носительнице духа жизни, устремленность к «небу» уравновешена притяжением «земли». «Добро» небесной компоненты крови Авеля и Каина совмещено со «злом» земной и смертной части. Как сопряжены в «живом дыхании» человеков зверь и Бог. «Добро и зло» единены нерасторжимо «знамением» Иеговы – предложением Каину «состояться на лице земли». Родившись с «добром и злом» в крови на поле жизни. Вдали от горы Киферон.
На почве «зла и добра» в этом мире свободно растут цветы творчества. Именно в жизнетворчестве «живая душа» животного из отряда человеков, по Писанию, обрела новую сущность, вопреки завету «вкусив» плод жизни с дерева этой жизни в «саду», «возделанном» разумномыслием «души» по ее внутренней потребности войти в мир, присвоить его, растворившись в нем. Послевкусие «плода с дерева жизни» позволило Адаму «назвать» его «деревом добра и зла». «Знание» обязало признать смерть органичным атрибутом существования.
«Инстинкт смерти» Фрейд отнес к «влечению» человеков. Допустим, зависимость диагностирована верно. Какова этиология хвори? Ни прямо, ни косвенно «инстинкт» не отыскивается в достоверно, можно сказать, научных описаниях бытия – в мифах. Бег в смерть в этих текстах следует трактовать как порыв вопреки «инстинкту», как реакцию «души» на ее отвержение. Намерение уйти из жизни возникает в Каине не по «влечению», а в качестве вызова – в неврастеническом протесте холодному безразличию среды обитания во главе с Иеговой. В истории Каина намерение умереть – перчатка, брошенная Отцу небесному, жизнь дарующему не на всю катушку вечности.
Инстинкт есть нечто врожденное, в существовании приобретенное. Бег в смерть в ткани мифа – образование реактивное. Будь «инстинкт смерти» Каину прирожденным, обречение на гибель им принималось бы с вожделением или как итог, с каким необходимо примириться. Смертный омывает свою судьбу слезами.
«Инстинкта смерти», «инстинкта жизни» в бытии нет. Существование вполне корректно можно назвать жизнью, категорией, знак плюс в которую приносит минус, именуемый смертью. «Инстинктам» вне плоти существования не дано быть, а в бытийствовании объекта бытия они не противоборствуют. В пику тезису о борьбе и единстве противоположностей какое-нибудь зернышко, не ведая коллизий тезы и антитезы, блаженно врастает в «путь», скажем, даосизма.
Эдипа повергает не власть «инстинкта смерти», его «душит» естественное течение жизни, разумные поступки раскрывают его полное бесправие в свободе существования, подводят к истине: невозможно быть единственным автором своей судьбы. Соль этой истины разъедает его душу, детонирует состояние невроза.
Бытие Фрейду не видится состоянием здравомыслия в залоге, скажем языком землян, здорового образа жизни. Все просто: не имея возможности быть иным, бытие не совместимо с каким бы то ни было сторонним ущербом. По Пармениду.
Вне рамок антропологии категории зла и добра бытию неведомы. Мир существует в претворениях, в каких добро и зло неразличимы, равны по значимости, границей не разделены. Как не- и осознаваемое, как «соответственный животным», создание из отряда человеков, и «человек» по своему «имени» – «подобный Богу».
Чтобы «живой душе» стартовать по вектору эволюции в статус «одного из Нас» «соответственному животным» необходимо иметь в бессознательном исходную точку осознания: без очага сознаваемого в несознаваемом не начнется процесс рассеивания тьмы незнания. Самосознание вспыхивает в «самом хитром» разуме животного, пошедшего дорогой осознанного «называния» атрибутов существования, стартуя в бессознательном. В тотальном («коллективном») для всех живых созданий.
***
Очевидно, «комплекс Эдипа» надлежит вывести из плоскости отношений отцов и детей (вопреки Фрейду), и внести в «загадку» действий творца своей судьбы. Вместе с «загадкой» сна, пронизывающей структуру «Царя Эдипа» и Бытия.
С пробуждением Адам рождается субъектом в мире реальности, но все же состояние «наведенного» сна не покидает его – в отрешении сомнамбулы пени Господа не слышит. По совпадению, Эдип творит свою судьбу, не покидая видение с времен подростка. Действо сна удерживает его с рождения.
Признаем истину, род людской сомнамбулой живет в своей истории, неизбывно вопрошая, содеянное мной в каком могло свершиться сне?
Но в этой истине скрыта «загадка» игры нашего сознания. Сон и полусон могут менять местами ясный день и темень ночи. В самом деле, сон может озарять нас гениальными догадками, он может быть провидческим, словом, приносить нам прозрения – на истину во сне «открывать глаза». И значит, в «Эдипе» сон можно находить вполне разумным побуждением сознания разбудить «душу» в ее существовании, и видеть в этом обращении осознанное намерение заговорить с ней предметно и радикально. О бытии – у существующего, тем более в состоянии невропатии, иного нет предмета смятения сознания.
Остается допустить, что игра бессознательного в инцестном видении согласована с департаментом осознания в рамках единого сознания. В рамках небесного сознания, отправителя «знамения» в виде сна. Послание неба не может быть сумасбродным, оно определенно осмысленно – набрано в антропоморфном виде. Землянам остается «открыть глаза», раскусить графологию вести, войти в символику письма.
И увериться: сознание существования и сознание разумно существующих сопряжены. В самом деле, «знамение» не может ниспосылаться небом с кондачка, в нем следует видеть ответ на несознаваемый запрос землян с точно указанным адресом.
Сознание живущих и сознание бытия, быть может, составляют единое сознание – царственные пенаты человеков. И бытия, в каком наш мир, подобно нам, спит-не-спит, едва проснувшись, тотчас засыпает.
«Царя Эдипа» можно ставить в сценографии сна.
***
Связь отца и сына в «Царе Эдипе» вынесена за рамки семейных отношений. Инцест и убийство родителей Эдипу задается побуждением мистическим, его смысл открывается символикой существования: убить отца – остаться в залоге рождения, отцу отторгнуть сына – дать отпрыску возможность родить в этом мире себя. Это теза бытия на языке человеков о смысле их жизни и роли в ней смерти.
Миф об Эдипе живет тысячелетия с «загадочно» поставленной проблемой жизни-смерти. Мысль Фрейда на нее наткнулась. И вскрыла интеллектуальную близорукость психоаналитиков.
Психоаналитикам всех мастей следовало б взять на заметку: во-первых, мифология затрагивает темы, разрешаемые внутри своих текстов без методик внедрения в процесс невроза, во-вторых, языком символики миф живописует картины бытия, в каких людишки – следы и знаки мистического состояния мира. Эдип, Адам и Ева, Каин – антропоморфные щепки в снующем русле «реки» в никуда текущего мира. Миф повествует не о «наваждениях» на головы землян – в доступном для их разума языке представляет бытие. Провоцируя увидеть себя глазами бытия в свете неколебимо холодной истины. Словом, в комплексе Эдипа, Электры нет клиники, есть символ архетипии существования.
Загадки наших снов в поколениях Эдипов и Электр, наводят на мысль Парменида, Софокла, Моисея о существовании человеков в сознании, какое в акции настоящего видит событие без будущего, вернее, шаг из настоящего в грядущее находит в минувшем. Эдипов сон не выпускает невропата из плена прошлых бдений, перспектива жизни безногого осталась «в начале» – существование в настоящем не выходит из прошлого, оставляет в заветном «знамении» каинитам: живи, рождайся сейчас! Поскольку мир не знает иного состояния.
Очевидно, поэтому в допотопные эпохи время, считалось, привязывает человеков не к будущему, а к прошлому, мол, наши часики ведут нас «к вечеру одного дня» жизни мира, к моменту его зачина, к часу возгорания звезды в тьме неба.
Миру не ведома эсхатология, конец света не страшен сущему. Свободный мир не знает, в какое откровение попадет в очередном «становлении». А вдруг сейчас случится его последний шаг – экая недолга, мир останется «в начале» нового рожденья. Что он и делает сейчас, не покидая прошлое. Скажем еще раз, будущее свободного мира не веки вечные остается в стартовавшем «в начале» вместе с возникшей формой материи.
Наши церебральные заскоки соответствуют коленцам космического разума: воображаемую картину мы порой не отличаем от реальной, причину и следствие нечаянно меняем местами. Здравая шизофрения нашего мышления не имеет границы с шизофренией как болезнью. Невинно расщепляя, все единим.
Головному нашему мозгу вздумалось разбиться на функциональные центры. Возможно, есть там огорожа бессознательного. Как всякую локальную область, ее наверно можно блокировать или удалить, допустим, как целое полушарие. Вердикты нашего сознания не утратят черт интегральности – все во всем в нашей головушке, бессознательно-сознательное насыщает, пронизывает все области серого вещества.
Спрашивается, по велению какого сознания людская «душа живая» адресуется в мир «в начале»? Наверно, в ответ на ее потаенное желание обрести вечность. Но и вселенная сливается с вечностью лишь в мгновение очередного шага становления. Вечность – мгновение состоявшегося космоса. В «открытых глазах знания» вечность вжимается в точку сингулярного «в начале».
***
Либидо в Эдипе-зиге возникает по наплыву «наваждения», пришедшего с потолка. В шаблоне фрейдизма жизнь пола «живой души» с разумом ее существования не связана. Давно замечено, проблемы Эроса гнездятся в голове. Фрейд поселил его ниже пояса. И с Танатосом, символом смерти, не усадил в один фаэтон бытия.
Фрейд прав, пол всему голова. Но в духе жизни. Никакой аспект сущности не может рассматриваться локально, ничто в живущем не объяснимо в рамках частности. «Душа» существует в свободном «дыхании жизни». В этом «дыхании» пол – функция жизни, да, доминирующая, но в атмосферу бытия включенная.
В текстах Моисея и Софокла психопатия «живой души» возникает во вспышке света знания в «открытых на мир глазах» персонажа. Стимул и реакция коротко замыкаются в штатно и разумно работающей психике.
«Табу» фрейдистского «комплекса» подводит к наставлению наиавняцки инфантильному: Зиги, тупо расти со скрытым неврозом, пока заскок твоего сознания не вскроет «папа».
Невроз – тест бытия. В пост-неврозе построил Каин город по имени своего сына, слепой Эдип «принес» себя в Колонну с просветлением (по признанию: «Пришел я с даром: собственное тело Несчастное принес я. Знаю, что нероскошен с виду этот дар: Не красотою важен он, а пользой».) Мудрый Эдип «собственное тело», историю своей жизни «приносит» бытию в качестве живого жертвенного «дара». Без покаяния. Отнюдь не богу – форме существования. Отдает бытию принятое от него подношение. Оставляет дар жизни там, где взял. Где она ему взялась. «В начале».
Смысл существования сущему бытие не задает. Поиск смысла жизни – обширная заморочка персонального сознания. Религия – заслонка от света мужественного и до дна откровенного мышления. О форме бытия. Христианство предлагает «выбрать» форму существования, уверовать в инобытие. Между тем, бытие невозможно, как ту же свободу, выбрать, ему можно лишь предаваться, в нем вольно становиться. По присвоенному мышлению. В таком случае невроз – повод отыскать в бытии смысл персонального существования.
Невроз в «учении» фрейдизма – курьез сознания в ловушке «наваждения» без примет хоть какого-то резона.
Невроз, по мифологии, снижение температуры хвори земной «души» небесным холодом нещадным, не знающим морали «знанием».
По диагнозу Фрейда, невроз – токсикоз сознания, вызванный сперматозоидами либидо. Контрацепция задним числом в виде психоанализа абортирует невроз.
Отцы психоанализа правы, власть бессознательного в нашем житии неоспорима, но для «живой души» оно не вредоносно, не конфликтно, не… Бессознательное подрывает нас не больше, чем свет осознания, и спасительно не меньше светлой мудрости. Зверский сфинкс в живущих дарует людскому роду перерождение. К подножию Голгофы дающий-становиться на «истинном пути жизни» подъехал на животном – на подсознательной основе живого преображения.
Фрейдисты правы, негативы прошлого не следует носить за пазухой. Но для этого нет нужды насиловать память ипохондрика, извлекать из нее благополучно забытое. Врачевателю совсем не обязательно воссесть на трон психоаналитика – достаточно ограничиться советом вычеркнуть из памяти все угнетения, далее везде «держать улыбку» в собственной суггестии.
Фрейдисты извращают поведенческую мотивацию Эдипа, укладывая «комплекс» в рамки «наваждения», выплеска подсознательного желания. В ткани мифа побуждение Эдипа – знак онтологии «живой души», символ ее существования в законе бытия – выживая, становиться вместе со средой обитания, быть, неизбывно оставаться «в начале» зарождения. Вживе оставаясь памятью, оживляя память о мистике самозачатия всего и вся, находить себя в ипостаси «животворения» («ребре») «на земле» и «тенью, стороной» («ребром») «на небе», быть сыном отца земного и сыном отца небесного («человеком от Господа»).
Причислять психоаналитику к виду научного знания смысла не больше, чем считать Бориса Парамонова, завзятого фрейдиста на поприще культурологических изысканий, за ныне здравствующего, допустим, царя Мидаса. Имя мыслителя упоминаю специально. Вдруг, к радости поклонников его таланта, он дезавуирует уколы в адрес Фрейда, по его восхвалениям, «гуру и папы учения верного, потому всесильного».
Гениальные бытописатели сочиняют мифы в соавторстве с сознанием бытия. Зигмунд Фрейд талантлив, но сочинения его напрочь авторские, потому графоманские.
Умнеющим адептам «папы Фрейда» вольно носить колпак учености – уши «гуру» торчат, будто Мидасовы.
***
Всмотримся в этиологию и терапию невроза Каина.
Уточним статус Иеговы. Вернемся в третью главу. Заметим еще раз, «хитрого змея» Господь наш и «Бог Всемогущий» покалечил задним числом. Назначил животному быть таким, каким оно уже стало.
С времен позволения «воде произвести пресмыкающихся», с момента разрешения «Всемогущего креативщика» стать обитателем этого мира «хитрый» бесхитростно обретал адекватную себе сущность в существовании: в итоге создал себя, понятно, не осознанно, в свободе, разуме и воле бытия тварью безногой. Законное становление «живой души» Иегова утвердил «проклятьем» в адрес символа животворения: «ты будешь ходить на чреве своем», само собой, с момента входа в мир. Между тем, подчеркнем еще раз, в свою судьбу змей вполз на лапах. Отказавшись есть зелень травную, обрел изящную способность «ходить на чреве своем». «Проклятьем» «Бог Всемогущий» утвердил право «живой души» «во все дни своей жизни» быть плотоядной.
Остаемся в третьей главе. «И сказал Господь: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло…». Вот, «соответственный животным» «стал!» себя сознающей персоной, «назвавшись именем» «человека», «стал! в качестве одного из Нас» – «стал! подобием Бога».
Животное из отряда человеков обрело имя «Адам», способность «мыслить», без какого-либо содействия «Всемогущего». Точнее сказать, соучастие Иеговы в преображении «живой души» свелось к отказу от соучастия, дав ей свободу становления. Человек стал разумно мыслящим, отказавшись следовать завету «не вкушать знание».
Объект бытия стал его субъектом. Без содействия бога.
«Живой душе» как объекту бытия «Иегова» лишь «дает стать» соответственной своей сущности, тварью со своей мерой не- и осознанного вразумления в процессе существования.
Иегова – формальный знак становления, отметина в эволюционном становлении «живой души»: змей стал безногим, тварь из отряда человеков стала себя-сознающей, сама «назвала» себя «человеком» по «имени», назвалась собственным именем без какого-либо содействия «Всемогущего».
Имя «Бога нашего Всемогущего Господа» двузначно. Всякой твари он не возбраняет «стать», так сказать, под себя. Понятно, в свободе «становлений». (Напомню, по истинному, им принятому имени, названном им в сане «Господа Бога Всемогущего» во втором стихе шестой главы Исхода.) С другой стороны, обязывает признать, что обретенную сущность «душа живая» позаимствовала, набыла, вживаясь в свойства и форму среды обитания. Другими словами, меру вразумления тварь позаимствовала в результате адаптации в сфере существования, неосознанно присваивая разумность природы и мира, толк в самоорганизации преображаемой природы, мира. Тварь «именует» себя, и ее «называет» ее существование в просторе, повторюсь, разума, воли, свободы бытия.
Во второй главе Бытия «соответственный животным», «называя» собратьев, придает им «имена», какими они уже были «названы» (стих 19). Названы кем, чем? Естественно, средой существования. Живые создания присваивали стороны, свойства энтропийного состояния бытия, созидательно-разрушительные процессы в нем, ибо вживались в них, входя в цепочку шагов своей, индивидуальной эволюции.
Итак, Иегова – эволюционная метка в истории становления тварного создания. Если есть необходимость присутствия «Бога Всемогущего» в этом процессе, тогда можно допустить, что в каком-то акте становления «живой души» он присвистывает, хлопает ладошками, возможно, опа, восклицает... Не более.
Но допустим на возню с человеками Все-наперед-ведающего подвигает до времени скрываемая любовь. Всмотримся в его действия в становлении «родословия Адама» в «семени» (Каине) человеков.
Даже в мундире теодицеи акции Бога нашего Господа в сюжете жития Каина, мягко сказать, развинчены. По пустячному поводу, в намерении преподать урок идолопоклонства жестковыйный «сторож» (Быт 4, 9) «живой души» доводит Каина до убийства, и, хрясь, по милосердию дарует охранное «знамение». Отчего Всеблагой Авеля «знамением» обошел? Так куролесить Истинному не позволительно. Какую истину в этом сюжете высвечивает Иегова? Попробуем в его имени увидеть поисковый знак становления «души» в координатах свободы бытия. Будто речь идет о свободном становлении Адама.
В этом ключе сюжет обретает мифологический смысл: кровь праведного Авеля должна пролиться, и вскрыть в ней смысловой знак «знамения». В носительнице «дыхания жизни», в крови Авеля, есть дух, «устами земли отверзнутый», «вопиющий к небу». А значит, Каин, семя, повторяющее Авеля, «знамением» не награждается: оно ему прирожденно. Каин и Авель – «человеки от Господа», от «семени» Отца – сыны в человеках. Семя не отличить от семени в посеве под «знамением» неба. И компонента крови Каина с «знамением» духа неба «отторгается от земли».
Каин, проливая кровь брата, свою теряет, лишает себя «дыхания («Авель») жизни». Готовность Каина уйти в смерть – «плач» («Авель») «призрением Господа Бога» не удостоенного: я всего лишь «семя», так я найду бессмертие в перерождении «семени, сеющим семя».
Невропатия гонит Каина в залог спасительного становления под знаком Иеговы. Как Эдипа. «Знамение» приходит к Каину в подсказке бытия: дитя мое, в сей миг и час ты остаешься «в начале» рождающегося мира, все еще пребываешь в своем самозачатии, в «семени» со «знамением» неба.
Сыны Евы от небом «положенного ей семени» обнажают смысл бытия «человеков от Господа»: падение в землю «семени» («Каин») порождает «основу» («Сиф») «поучительного» («Енох») и спасительного шага существования. Скажем еще раз: подсознание невропата мудро направляет его в зону реанимации. В залог спасительного рождения-становления «в начале». В повтор акта зарождения мира сущностей.
Охранную грамоту жизни человекам приносит сознание. Спасительный приговор дарует кредо бытия. Невропат Ламех, потомок Каина, осознанно оценивает несомый им заряд эволюции на порядок выше уровня прадеда: «семерка» в его охранном «знамении» возрастает «семьдесят раз всемеро». В этом размере вознеслась сила творческой энергии Иавала, Иувала, потомков Каина, в искусствах и ремеслах. Разум в «семени» Каина дает взрасти в «Енохе» плоду «поучительства». Опыту людского сознания, сознанием бытия принимаемого. Другого повода забрать мудрого Еноха на небо у Иеговы нет.
В четвертой главе Бытия «Бог Всемогущий» отыскивается в припеке сбоку. По мысли Моисея, дух открывает душу не верою в бога, а на пути к истине о связи бытия и персоны. Человек разумный привязывает себя к миру, видит в себе божественно изумительную частицу космоса.
В тексте Бытия следует видеть чистую мифологию. Ну а миф есть миф, побасенки этого жанра, хоть осыпь их звездами из глаз гениального Канта, останутся носителями духа язычества. Даже в единобожии.
Давно признано, в богах язычества следует находить проекцию, «тень, сторону» их земной жизни в человеках. И наоборот, существование землян в своем «жизнетворении» («ребре») «сотворило» «стороны, тени» («ребра»), какие на тверди неба становились знаками-богами земного бытия.
В тексте Моисея статус «дающего становиться» сущностью бытия выполняет ту же роль. И в Бытии Иегова остается знаком становления сознания объекта бытия, и символом связи этого объекта с его «тенью, стороной» – небесным образом объекта-субъекта бытия. Это теза эпизода с резекцией «ребра» Адама, существа в «имени», вошедшем в «одного из Нас».
Смысл жертвенного дара в поганом язычестве и в веровании единобожию остается неизменным, тем более, и в пору поклонения человеков языческим богам миром правил все тот же Иегова. Поверившие в поганых богов жертвы подносили единобожию – «образу Сущего», «живому Образу» существования – сфинксу. Но в жизни во плоти праха сфинкс – живой образ человека. Хоть в облике Эдипа, хоть – Каина, пожирателей кровных родственников.
Человеки отродясь, преклонялись перед идей «становления» жизни, перед разумом, свободой и волей, «душе дающими стать живой» в единственно возможной форме бытия: существованием «назвать» себя, стать сущностью в плоти «добра и зла». Поклонялись «Образу жизни» в ее живом самоснедании. И находили себя подобием «живого Образа» и живым жертвенным подношением «богу Живому». Живой сфинкс в облике Эдипа, Каина «становился» (Адам стал! ипостасью небесного Образа) проекцией, «подобием» «образа Живого» – сфинксом, поглощающим становление «живой души».
Шестая глава Исхода: «Я Господь. Являлся Я Аврааму, Исааку, Иакову с именем «Бог Всемогущий», а с именем Моим «Иегова» не открылся им» (курсив – Исх 6, 2-3). Первые главы Бытия «открывают» Имя сущего – в имя «Бога Всемогущего» Иегова вгоняет гвоздь истины: в свободе, разуме и воле бытия «Я Господь» всему «даю стать», точнее сказать, «не возбраняю стать самостью».
Итак, комплекс Эдипа-Каина задается (кем, чем?) проблемой осознанного восприятия бытия. Невроз – прикровенное приглашение (от кого?) принять существование с «открытыми глазами» – войти в бытие «в начале». В сакраментальном «где ты?» (кто вопрошает?) уловить предложение найти себя в неизбывном становлении мира. В загадке его возникновения, в тотальной для всех «живых душ» мистической идее самозачатия?
Очевидно, сознание бытия открыто для всякой «живой души» в очередном шаге ее становления. Но даже с «самым хитрым среди зверей» мышление бытия не заговаривает: змей «называет» себя неосознанно. Адам самоименуется. Получает прописку в Слове, в мышлении бытиия в качестве «одного из Нас». И бытие, можно сказать устами Адама, задает коварный вопрос: кто ты есть в бытии, как связан с ним? Диалог сознания разумно мыслящего с разумномыслием, породившим сознание первочеловека, возникает внутри потребности «назваться» сполна, получить право существовать в «открытых глазах» бытия, в его «знании» «знать» себя самое. В самом деле, самосознанию пристало вопросить: плоть, что носит меня, и я, «тень» плоти, откуда мы взялись? Само собой, ответ следует искать в способе, форме существования среды обитания.
В архетипах-комплексах мифов отцы психоанализа умудрились не увидеть симптоматику невроза «живой души», удосужились не признать их символикой, отсылающей читателя, живого субъекта бытия, обладателя самосознания, в предсознание, в сферу скрытого разумномыслия бытия. В атмосферу здравого, спасительного существования мира и героя мифа.
От века мифология духовно обращена к живущим, невольно приглашает персонажа живого бытия, читателя, совместиться с героем сказания в одно психологическое, тире, мифическое переживание, в одно целостное восприятие мира и себя, его частицы. В состоянии сомнения и самоутверждения, болестном и здоровом, в реальном и мнимом, словом, в готовности совместить себя с «тенью, стороной» бытия.
Правомерность диалогизированного монолога несомненна: герой мифа остался в «дыхании жизни», в тотальном – в одном для всех «живых душ» предсознании (по Юнгу, в коллективном бессознательном). Основательность такого диалога очевидна. Скажем еще раз, миф повествует о герое, каком-нибудь Адаме, самосознание какого еще лишь зреет в утробе предсознания бытия. И значит, миф, приглашая иного Густава, Карла, Зигу к погружению в контент сказа, к разговору с его героем, позволит обнажить глубину персонального разумномыслия, с каким Фрейд и Юнг вошли в бытие сейчас, здесь. Будто бы проснувшись. В прозревшем Адаме.
Юнг вслед Фрейду в основу психологии положил легализацию диалога сознания и подсознания носителя самосознания. К удивлению, в попытку понять механизм невропатического процесса ни Фрейд, ни Юнг не вложили возможный разговор «по душам» между человеком реальным и мнимым в их одной духовной институции. В скрытом интеллекте мифа.
Мэтры учения о бессознательном как основе жизни людской психеи, упустили из вида очевидное обстоятельство его работы: вспышку «открывшего глаза» сознания можно принимать за продолжение сюжета сновидения, начатого в «наваждении» (вторая глава Бытия) Адама-Евы, Эдипа. Ведь пробудившись, состояние сна герои мифа не покидают. Значит, ныне здравствующий, скажем, Зиги началом своего существования вполне резонно может находить в сновидческом сюжете своей жизни в роли Адама до его прозрения. И естественно, с высот коллективного сознания уяснить, почему тварное создание до «грехопадения» удостаивает себя «райского» существования, а после «пробуждения» в том же бытии охватывается смятением, и гонит себя в смерть. Естественно, понять, почему несчастье-счастье существования в ипостасях сознания можно признать счастьем жить. В связи-разрыве сторон сознания находя обмен мнениями.
-Эдип, брат мой, по замыслу мифологического рассказа ты исполняешь роль объекта бытия, еще не «открывшего глаза» на связь с миром. Не откладывай момент прозрения на время попадания в Колонну, входи в самосознание субъекта бытия сейчас. Ибо смысл рассказа о твоей судьбе сводится призыву войти в идею твоего существования.
-Умнеющий, брат мой, сомнамбулой со мной, «тенью, стороной» во мне живущий, согласись, ты природнился мне, поскольку неосознанно «стал», состоялся в истоках разума, свободы и воли бытия, «в начале», в единстве места, времени и действа зарождения вместе со мною мира. Жизнь твоя, войдя в мистику моего бытия, обретает смысл. Народившись вместе с миром в сингулярном мгновении «в начале», ты причащаешься вечности. Постигаешь идею мира существовать спасительно – вспыхивать в квантах времени. Смертный мир не умирает, и ты в идее самозачатия в своем «в начале» приходишь в бытие отпечатком вечности. В этом мире нет иного способа существовать истинно.
Мистик Юнг не заметил совпадения в сказах Моисея и Софокла. В Бытии действие не выходит из «в начале», в «Эдипе» – разворачивается и завершается в зачине. Мистику возникновения и существования мира «душа», «открыв глаза» сознания, не находит заморочкой бытия, напротив, разрешением принять свободу, разум и волю среды существования за ипостаси внутренней потребности жить, признать роскошным даром бытия.
Накропалось резюме.
Залетевшим в бытие всем видам моли некому одобрительно в ладоши хлопать, бис и браво восклицать, сколь бы «живая душа» не фордыбачилась подобием богу, тешилась бессмертием, чванилась разумномыслием, забавлялась психоанализом... Разумно мыслящему виду моли дано понять: ее жизнь сводится к существование «здесь и сейчас». Залет в мир она может находить мигом счастливого прикосновения к вечности. Мыслишка о бесцельности такого визита в бытие крайне цинична – содержит беспардонный упрек существованию мира в свободе, разуме и воле становления, даруя всему живому «путь» в себя, в мысль-замысел о себе.
В судьбе людской нет тени приговора: сам, человече, завел себя в свободу существования, горько каяться по этому поводу, из жалости к себе впадать в невроз – следствие убогости твоего мышления. Восхищайся собою, в мужестве мышления находи себя мыслью бытия – останавливай каждое мгновение своей жизни. Перед истиной не погрешишь.
***
Вместо послесловия. Несколько слов о психоаналитиках.
В разливанном море фрейдизма творчество Бориса Парамонова и Назипа Хамитова, философов, писателей озадачивает меня более всего. Оба исповедуют веру, несовместную с психоанализом.
Фрейдизм Парамонова, по мне, убедительный довод: психоанализ можно принимать за хвост, пришитый кобыле как прибамбас гуманитарной упряжи.
Пристрастие мыслителя к «учению папы» кого-то коробит. Зато убеждает, психоанализ лучший в мире повод на ровном месте затронуть тему сексуальных «наваждений».
Губит людей, по метаантропологии Хамитова, практикующего психоаналитика, кулибина андрогин-анализа неофрейдистского толка, одиночество, а счастлив, даже нелюдим не одинок, если он/она носит в душе некий баланс мужской духовности и женской душевности.
В духовности и душевности Хамитов видит регулируемую материю, что-то вроде жидкостей, туда, сюда переливаемых, пока субъект не обретет прилив свободы. Вот почему, считает философ, андрос среди гин ищет ту, что в его жизнь войдет с душою, в маскулинность избранника вольет свою феминность. И наш мудрец оглашает: «девизом женщины должно стать: когда идешь к мужчине, возьми с собою душу».
В антропологии под рубрикой «идет дождь и два философа, один лысый, другой в Ассоциацию философского искусства» мыслитель намыслил несколько книг афоризмов, постижение смыла каких позволяет мужчинам и женщинам, как уверяет психоаналитик, запросто избавляться от одиночества. Приведу пару апофегм, особо отмеченных философом.
«Мужчина отличается от женщины своей способностью проникать в бездны, женщина отличается от мужчины тем, что носит эту бездну в себе». «Мудрость мужчины делает его свободным, мудрость женщины делает ее любимой».
Мудрость и свобода у нашего доктора философии связаны через… наоборот. По бытию и Бытию Моисея, хитромудрие человеками обретается в просторе творческой свободы. В царство свободы можно въехать на хворостине игры, зато выйти с прозрением, вскрыть бездну, возможно, с запахом женщины.
Хамитов вправе проникать в недра онтологии по доступным ему каналам. Но мой друг изюминку своей философии переносит в практику врачевания, в сеансы работы с клиентами в качестве психоаналитика.
Стоило мне задуматься о лечении одиночества Оскара Уайльда вливанием женской душевности в духовность классика литературы, как в ночь мне приснился Чайковский. Наверно, для безмолвного разговора на русском: польщен визитом, Петр Ильич, чем обязан, спрашиваю, мое бегство от жены психоаналитик находит решением разумным, на возражение, а вдруг душевность моей супруги смогла бы вырвать меня из плена гомосексуализма, не стоит рисковать, заключил философ, стань вы, Петр Ильич, нормальным мужиком, не факт, остались бы вы гениальным композитором, среди геев, уверил, талант встречается чаще, чем в такой же массе мужчин без девиаций.
Стоило мне послать упрек Софье Андреевне, подумать, умудрилась же графиня девятнадцать раз носить под сердцем плод Льва Николаевича, и ни разу не возлечь на брачный одр с душой? Почему не уберегла гения, позволила околеть на полустанке? Вскоре во сне мне явился гениальный мудрец в графстве писателей.
Прохожу мимо института философии, глядь, из парадных дверей выходит Толстой. Батюшки свет, какими судьбами!? И подумал, почему гениальный автор «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты», сочинений об одиночестве мужском и женском, не избежал одиночества. В супруге не нашел живую душу? И потому, подумал, в поисках женской душевности кухарок лапил? Перед тобою не Толстой, я Позднышев, еще не ставший убийцей. Решил спросить у философа, как мне не подчиниться замыслу Толстого, не покушаться на жизнь жены? Не ревнуйте, дал совет. Но это рассказ не о ревности, вякнул я. Вот именно, сказал Толстой, перелившись в облик Позднышева. Как думаете, с каким значением Лев Николаевич дал вам такую фамилию. Ощутил треск в голове: вали в искусство пыль в глаза пускать в психоанализе, афоризмами менять группу крови гомосеков. Оказался у кабинета Хамитова, на двери висел крест, под ним в рамке текст: исцеляю афоризмами, душевность дефлолирую духовностью, избавляю от одиночества мужского и женского.
Нужда в терапии квазипсихоанализом есть. Потребность во врачевании уговорами, нашептываниями, заговорами зубов афоризмами… есть. Душевные носители духовности выясняется, к услугам готовы.
Провел мини исследование. Семнадцати врачевателям, заявившим себя психоаналитиками в социальных сетях, разослал просьбу. Вообразите, написал, борюсь с намерением убить жену из ревности. Нахожу себя похожим на Позднышева из «Крейцеровой сонаты». Если вы готовы помочь мне, позвольте для знакомства задать тест-вопрос. Почему повесть заканчивается смертью героини? Объясните смысл шедевра в психоаналитической трактовке. Ищу предметно мыслящего специалиста.
Не все «психоаналитики» удостоили ответом. По десятку отписок составил портрет врачевателя людской души. Никто даже не заикнулся, что речь в повести идет о бытии. Некоторые, подозреваю, не вполне ясно представляют предмет своих бдений, почву, на какой шарлатанствуют, мы, признаются, не занимаемся литературоведением, нас не может интересовать частная жизнь Толстого, исследовать нечего, у Льва Николаевича отношения с женой были сложные. Особую статью составили письма с выводами на уровне школьного сочинения: как плохо быть плохим. Спец а-ля Лакан ответил уклончиво, послал куда подальше. Всем адресатам уточнил поставленную задачу. Психоаналитики красноречиво умолкли. Поклоны и вопросы к профи специалистам глубинного психологии в институциях Москвы были напрасны.
***
Словно по заказу финальной части моих размышлизмов сон навеялся потешный. Откуда, подумал накануне, растут ноги архетипов в аналитическом психоанализе?
Насыщаюсь на дереве фигами, глядь, пара человекообразных компанию составила. Здрасте, сказали. Нас можно было бы не принимать за приматов. Но хвосты торчали, как у лемуров. Смотрю, усатый атавизм обломил. Последовал примеру, пора, подумал, человеком стать. Долговязый не шелохнулся. Моя пятая конечность, сказал, деталь архетипического образования: человеков в полетах сна никогда не постигает участь Икара – некогда благодаря хвосту мы ориентировали себя в падении как кошки, ловчее чтобы схватится за ветку. В полетах в наших снах мы наследуем память особей, до земли не долетевших. Хвосты, сказал, приметой архетипа беречь надо. И вильнул хвостом.
Моисей, Софокл упрежденно возразили Шломо Сигизмунду Юнгу: бытие неизбывно остается «в начале» зачина мира, из этой сингулярности на твердь земли человеки неизменно залетают семенем самозачатия. Хоть уже существуют, вместе с миром пребывают воплощенным замыслом самосотворения. Мы есть, могут сказать человеки, – есть в сей миг идея, возникшая как небесная «тень» нашего жизнетворения («ти», «ребра») на тверди земли. По второй главе Бытия, в архетипе «крепкого сна», не покидающего нас и наяву, «ребром» и его «тенью» мы влетаем в идею-семя, проросшего и прорастающего на тверди земли.
Словом, идея аутозачатия в комплексах Эдипа и Электры в бытии человеков не вырабатываеться, ибо изначально входит в способ возникшего мира и его объектов являть себя: попыткой состояться «в начале» своем свободно, по стимулу внутри себя, быть, и пребывать в архетипии бытия. Повторюсь: мир неизбывно зарождается здесь и сейчас. В этой тезе он обретался и до вхождения «живой души» в сан самосознания. Как только Адам стал мыслью бытия, разумномыслию человеков открылся архетип его существования.
По Фрейду и Юнгу, архетипы утаивают некий закодированный текст. А коль они гнездятся в подсознании, людишками, считается, могут повелевать. У отцов психоанализа комплексы Эдипа и Электры – родовое клеймо на житии гостей этого мира, можно сказать, проклятье. У Моисея и Софокла – знак онтологии, скрытное предложение герою мифа (и читателю, депрессанту, невропату) войти в динамический ток «становлений» мира. У гениальных пророков этот «архетип» выражает соль мифического события, исчерпывает контент небесной вести: человече, наступившее «сейчас» исчерпывает смысл твоего жития, в этом ключе существует мир.
Кстати заметить, в одном лишь вечен мир – он переменчив: ставшее в нем тут же похеривается на веки вечные. Вечный бог и вечность состоят в мистическом супружестве: он фиксирует знак становления, на явленном она ставит помету забвения. Парочка копирует связь «добра и зла», «жизни и смерти» в реальном существовании объектов мира: да будет ставшее, произносит «Бог Всемогущий», коварная жена абортирует плод, чтобы мир явил истинное. Вечность и бога можно занести в разряд категорий, описывающих смысл ситуаций, о каких говорят: и это пройдет. Жизнь вечная – оглушительный блеф.
«Учение» Шломо Сигизмунда Юнга вполне не соответствует еще одной позиции в эпической картине мира кистью мифологии.
Фрейд уложил свою «методу» в рамки удручающе кондовой рациональности: «табу» загоняет «наваждение» анализанта в кладовку подсознания, в темноте чуланчика носителю архетипического комплекса «папа» подсказывает, как включить свет сознания, тумблер клацает, гомункул просветляется.
Бытие есть поле творческого жизнетворения. «Душа живая» здесь не исключение. Но и в юнгианстве «промахи» в сознании человеков, подлежащие вразумлению в психоаналитических сеансах, не рассматриваются как продукт реального творчества субъекта. В психоанализе якобы аналитическом Юнг предлагает всего-то пофантазировать о творческом портрете и творчестве комплексанта. Но как показывает психоанализ бытия в методологии Моисея и Софокла сознание невропата «отроет глаза» свои в соотнесения субъекта и объекта в себе, в живом контакте сознания личностного и метропольного. Юнг в отличие от Фрейда в психоаналитическом контакте предлагает хоть как-то совместить творчество и творческий процесс в живущей «души». Но остается признать, задачу ставит химерическую, не разрешимую. В конечном счете Юнг вслед «папе» предлагает клиенту душещипательную беседу. В прорамках-завлекалках юнгианцы беспардонно объявляют: есть нужда утешиться, есть деньги, время и высшее образование, заходи, обещаем задушевную, дружескую беседу, непринужденно выговоришься, увидешь, полегчает. Беседы с умнеющим «папой» врачевали пациентов, каких инцестный сон не посетил.
Внедрившись в тексты мифологи, и умеющему читать мужлану, можно на пальцах показать: архетипы не вырабатываются, не «насаждаются». Они вспыхивают как знаки становления персонально сознания человеков в мышлении бытия антропоморфной пометой. Для умеющего читать «открытыми глазами», и повести диалог с мышлением бытия.
Мир и человеки пребывают в параллели мистическому предсуществованию. С замыслом, не лежащем вне мира, поскольку мысль, категория предметно действенная, не может возникнуть без материальной объективации. И в бытии, по Моисееву Бытию, мысль становится «названием» состоявшегося, явленного объекта существования. Лишь в мгновение пришедшего настоящего. «Имя» «живой души» в ее «родословии» мыслится процессом становлений, каждый шаг эволюции в котором может считаться явленным «в начале» ее исторической судьбы. С тотально спасительном посылом: человече, тебе пристало твоим разумением найти смысл своего существования.
Текущий мир остается в попытке «стать» «названием». Обрести «имя» субъекта бытия. В этом умозрении не может существовать без «наблюдателя». От «в начале» удерживает себя в мистике возникновения. Становится свободно, значит, творчески. Так вот почему, могут заметить человеки, в нашем жизнетворчестве, чистом творчестве присутствуют живительная магия мистики!
Пожалуй, мы смеем думать, что не являются тыркой в виде футбольного мяча на интеллектуальном поле неба небес.
Владимир Бабичев, 13, 05, 2018