Выражать религиозные чувства в стихах – дело трудное, и редко кому удающееся. И даже ветерок таланта здесь не всегда в помощь дует. Но не менее трудно писать хорошие стихи, не согласующиеся с этими чувствами. Тут надо иметь тоже особый дар, не позволяющий и другого обидеть и себя не дать в обиду. Таким талантом обладает Игорь Миронович Губерман. Поэт не ставит перед собой задачи бороться с религиями и верующими, но одновременно он защищает права тех людей, в том числе и своё личное право, на то, чтобы иметь иные взгляды и убеждения. При этом ни одна сторона не вправе навязывать другой стороне своего мировоззрения с использованием, как сегодня принято говорить, административного ресурса. Его антирелигиозные четверостишия чаще всего являются реакцией на попытки определённых сил подчинить человека себе с помощью вживления религий в систему государственного управления. Безусловно, в цивилизованной системе отношений нельзя публично оскорблять чувства верующих, но и верующим нельзя оскорблять чувства неверующих. Должна существовать разделительная черта, поддерживаться культура невмешательства. Безобразием надо назвать вмешательство государства в дела религии, но не меньшее безобразие происходит, когда религия при попустительстве того же государства, именуемого светским, вмешивается в светскую жизнь, внедряется в образование, армию, медицину, юриспруденцию. И то и другое нашей истории ведомо. Разве логично делать, например, религиозные празднования и церемонии обязательными в школе, если по закону страны церковь отделена от государства и религиозные наставления не должны включаться в школьные программы?
Сегодня воинствующее отношение к религии при Советах поменялось на такое же воинствующее отношение к атеизму, а главное, к людям, придерживающимся атеистических взглядов. Не все с этим мирятся. Не все проявляют готовность идти на компромиссы со своей совестью. Вот с этой точки зрения и посмотрим на отдельные стихи Губермана. Все они проникнуты иронией. Но их не следует воспринимать как источник непререкаемой истины. По мнению автора, таковая вообще отсутствует в природе. Есть тайны, и есть фантазии, абсурдно эти тайны объясняющие. С существованием тайн поэт соглашается, а выдумки – отвергает.
Многие не обнаружат в поэзии Губермана и простой житейской мудрости, на знание которой он опять же не претендует. Не найти у него, пожалуй, и полезностей. Более того, мысли поэта часто противоречат друг другу. Уклоняется он и от того, чтобы давать советы и выписывать рецепты, считая, что умному человеку они не помогут, а дурак в них не разберётся. Читатель вправе спросить тогда: «А к чему вообще такое громадное собрание изящно ритмизованных и рифмованных текстов, если в них нет ни того, ни другого, ни третьего, для чего и существует письменное слово?» Дело в том, что «гарики на каждый день», как называет свои сочинения Губерман, позволяют заглянуть в душу человека, прежде всего вглубь самого себя, при этом над чем-то посмеяться, поиронизировать, а над чем-то и серьёзно задуматься, не чураясь печали и здорового сожаления. Трудно сказать, каких тем избегает поэт в своём творчестве. Ничто человеческое ему не чуждо. Мы же коснёмся лишь тех, что так или иначе говорят о взаимоотношениях человека с религией, с индивидуальными представлениями автора о том, что у людей принято считать Богом и божественностью.
Чаще всего люди воспринимают Бога, как некую могущественную инстанцию, которая неотступно следит за каждым их шагом и требует соблюдения строгих житейских правил со всякого рода запретами и ограничениями. Малейшее их нарушение влечёт за собой суровые наказания. Самое страшное из них – смерть со всякого рода сопровождающими её мучениями и лишениями. Это-то в основном и угнетает большинство людей. А вот что пишет Игорь Губерман:
О жизни за гробом забота
совсем не терзает меня;
вливаясь в извечное что-то,
уже это буду не я.
Не пугают поэта и муки ада, над представлениями о котором он жёстко иронизирует:
Куда по смерти душу примут,
Я с Богом торга не веду.
В раю намного мягче климат,
Но лучше общество в аду.
Над человечеством в целом и над всеми его индивидуальными представителями висит дамоклов меч, не позволяющий человеку ни на йоту уклоняться от задуманного Богом пути. Только Бог ведает всей полнотой знания, и никакой человек не имеет права посягать на неё. Бог регламентирует человеческое знание («всё можешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь») и не позволяет никому нарушать установленную меру под страхом смерти. Получается, что страх смерти заложен в сознание человека прежде всего остального. Вот так под грузом этого страха человечество и существует. Посмотрим, как эту изначальную экзистенцию комментирует Губерман:
Боюсь, что Божье наказание
придёт внезапно, как цунами,
похмелье похоти познания
уже сейчас висит над нами.
Если соотносить это высказывание с российской действительностью, то надо думать, что основная масса людей, хотя формально и обратилась к одной из ветвей христианства, именно так не рассуждает. Но в головах некоторых ощущение судного дня, всё же, имеется. В Штатах даже изобрели часы, определяющие время, оставшееся до наступления конца света. Есть люди, которые живут ожиданием крупного социального взрыва, не связывая его с новозаветным апокалипсисом. По их ощущениям, он может случиться не сегодня-завтра. Те, кто ближе к власти, к её раздаточному окну, надо полагать, острее чувствуют нависшую беду. Понимают, что всякий Сатурналий заканчивается когда-то. Реальная угроза существенных собственных потерь не может их не волновать. Не надо быть и ясновидящими. Массы же, которым терять нечего, в основном, пребывают в обломовском покое, не понимая действительных опасностей для себя, или уповая на извечное русское «авось». Сказывается также отсутствие вождей и незнание того, что и как конкретно нужно делать. Но всё может измениться мгновенно. Может наступить хаос – самое страшное периодическое явление в российской действительности, приводящее в конечном итоге к смене одной диктатуры на другую. Мы же, как были рабами, так ими и остаёмся. Склонность к рабскому существованию Губерман и считает главной причиной наказания людей. Только это наказание осуществляет не какой-то абстрактный бог, а люди сами себе уготавливают его рабским образом жизни, сами себя приговаривают.
Соглашаясь с наличием мирового зла, люди всю вину за его существование возлагают не на Творца, а на некую противодействующую Ему силу, состоящую из множества так называемых бесов. Почему-то Бог, обладая всемогуществом, допускает их вольности. От бесов люди ищут спасения. Своих сил и возможностей на это спасение им не хватает. Бог выступает последней инстанцией, где человек может рассчитывать на спасение. Собственное бессилие людей является главнейшей, если не единственной, причиной обращения людей к Богу. Сильный человек не нуждается в Боге. Да и сам Бог любит слабых, а не сильных людей, - тех, кто в Нём нуждается. Библейский Бог обладает всемогуществом и всезнанием, без Его ведома ни один волосок с головы не упадёт, но Он же почему-то ждёт, когда человек к Нему обратится с молитвой, чтобы откликнуться на ту или иную просьбу. Всемогущество Бога противопоставляется слабости человека. Молитва – это признание человека в собственной слабости, и Богу нравится такое признание. Бесы, в свою очередь, пользуются человеческими слабостями. Всё взаимосвязано. Не будь бесов – не было бы нужды в Боге. Вот о том и гарик:
Все твари зла – их жутко много –
нужны по замыслу небес,
ведь очень часто к вере в Бога
нас обращает мелкий бес.
Вот и Россия, не зная, как ей справится с множеством наводнивших её бесов, вдруг не без веления светских властей обратилась от повального безбожия к Богу. Курс на родную ветвь христианства одобрен партией и правительством. В ход вновь пошли и ветхозаветные, и новозаветные сочинения. Началась в одних регионах всеобщая катехизация, а в других - исламизация населения. В Библии сказано: «Итак храни заповеди Господа, Бога твоего, ходя путями Его и боясь Его» (Второзаконие, гл.8, ст.6). Если судить по внешним признакам (восстановление и новое строительство храмов и монастырей, признание государственными религиозных праздников, слияние церкви с государством, проникновение её во все сферы общественной жизни и другое), то можно сделать вывод о случившемся массовом исходе к традиционному Православию, которое стало составной частью политики новой посткоммунистической России. Но счастья и умиротворения это не принесло, страна не зажила заново. В ней, что греха таить, по-прежнему господствуют привычные (чисто национальные) способы спасения от ожидаемых катастроф:
Спешу с утра опохмелиться я,
чтоб горем не была беда,
если начнётся репетиция
премьеры Страшного суда.
Душевный алармизм не исчез и по старинке глушится водкой, второй женой наших ставших верующими мужиков, к которой добавились и другие наркотики. Кто-то из остряков заметил, что прошла кампания по переводу русского народа с кривых водочных рельсов на пивной автобан. Так что простые репетиции как проводились, так и проводятся. Не на завтра ли назначена и генеральная?
«Верую, ибо это абсурдно», - говорил святой Тертуллиан. Вере покорны всякие люди: и тёмные, и светлые. И не верят тоже всякие люди: и тёмные, и светлые. Важно, чтобы ни при вере, ни при её отсутствии человек не терял человечности. Никого нельзя принуждать к вере, как нельзя принуждать к безверию. Нельзя, чтобы верующий смотрел на атеиста, как на существо низшего порядка, или наоборот, как это было в Советском Союзе, когда вера объяснялась не иначе, как невежество и потому требовала кардинального искоренения. Эту гуманистической позиции и придерживается Губерман, хотя и выражает её в свойственной ему иронической манере:
Не потому ли я безбожник
и дух укрыт, как дикобраз,
что просто тёмен, как сапожник?
Но он-то верует как раз.
Чем хорош Божий суд, при всех его карах, так это тем, что он очень сговорчивый. Это не пресловутое «басманное» судопроизводство, у которого прощения не попросишь. А попросишь – фиг получишь. А вот перед Божьим судом покаешься, признаешь свой грех - и Божий суд тебя простит, освободит от ответственности за любое преступление. В ад уже не попадёшь. Только каяться следует вовремя, до внезапного наступления смерти. Получается так, что, совершая преступления, всего-то и требуется в жизни: не забывать о покаянии. Иисус учил, что любого человека следует прощать семьдесят по семьдесят раз. То есть неисчислимо бессчетно. Ему же и вторит апостол Павел: «Все согрешили, и все лишены славы Божьей». Делами её не заслужишь, и только покаяние приносит оправдание и спасение. Поэт-гуманист не разделяет такой точки зрения на милостивость, позволяет себе смеяться над ней, хотя в эпоху борьбы с карикатурами это и небезопасно:
Увы, наш дух мечтами не богат:
на небо покаянно приплестись,
поплакаться, что слаб и виноват,
и вновь на Божьих пастбищах пастись.
Люди начинают чувствовать себя гораздо спокойней, когда узнают, что кто-то, как и они сами, нарушает нравственные правила. Дескать, не один я плохой, но и сосед – не лучше. Получается, по их мнению, что на самом деле нет никакой разницы между всеми людьми. Главное – не попадаться. А как отрадно бывает узнать, что и великие мира сего не были свободны от недостатков! Вот даже и сам Пушкин грешен, да не в одном, а и во втором, и в третьем. Ни одна из жизненных сил и стихий гению-художнику не чужда. Во всякую он ныряет. А если легендарному «Наше всё» - можно, то почему кому-то другому, и прежде всего мне, – нельзя? В результате оказывается, что справедливость многими понимается как вседозволенность, как допустимость пренебрегать нравственными ценностями. Если начальники воруют, то и подчинённым фигурам надо разрешить делать то же самое. Библейский Бог поддерживает удобную обывательскую логику, по крайней мере, с точки зрения поэта:
Грешил я, не ведая меры,
но Богу я нужен такой:
чужие дурные примеры
всем дарят душевный покой.
Да, мы часто бываем хорошо осведомлены о том, что происходит в Царстве Божьем, но не разбираемся в том, что у нас под нашим носом творится, не видим, что лихоманка за лихоманкой нас одолевают («Под собою не чуем страны»). Вот и понимание политики складывается подобным же образом: россияне, к примеру, отлично знают и понимают Украину, Штаты со всеми их недостатками, но не ведают толком ничего о своей родной стране. Не разбираясь доподлинно в причинах своих «соплей», диагностируем других и рвёмся их лечить. Вконец запутавшись сами, мы и других пытаемся запутать. Получается как всегда:
Не знаю, что в небесных высях
и что в заоблачных полях,
а тут – запутался я в мыслях,
как раньше путался в соплях.
«Винная» тема в творчестве Губермана занимает одно из ведущих мест. Широко известно такое его четверостишие:
Чтоб дети зря себя не тратили
Ни на мечты, ни на попытки,
Из всех сосцов отчизны-матери
Сочатся крепкие напитки.
В стране испокон веков ханжески борются со спиртоманией и в то же время поощряют её, часто, дело не дело ссылаясь на Бога. Но библейский Бог никогда и не запрещал алкоголя, ни при Ветхом, ни при Новом Его заветах. Факт, вступающий в противоречие с запретами, существующими в Исламе и некоторых христианских конфессиях на употребление спиртовой продукции. Даже не очень внимательное чтение Писаний показывает, что потребление вина не только не считается неправильным, но и поощряется Всевышним. Вот и Спаситель серию чудес, бередящих воображение, начинает с превращения простой воды в вино, когда обнаружилась его нехватка на свадьбе в Канне Галилейской. Чрезмерности не должно быть. Это да. Хотя что такое чрезмерность? Это понятие – индивидуальное. Алкоголь помогает преодолевать уныние, и шабат – самое время, чтобы поддержать праздничное настроение. Весело людям – весело Господу. Вино для этого, а не для пьянства. И надо отметить, что в итоге евреи – не самая алкоголичная нация. Вот и Губерман, апеллируя к Богу, делится опытом личной дружбы со спиртовой продукцией:
Конечно, Ты меня, Господь, простишь
за то, что не молился, а читал,
к тому же свято чтил я Твой престиж:
в субботу – алкоголь предпочитал.
Но к этому находится и оригинальное добавление:
Найдя предлог для диалога,
- как Ты сварил такой бульон?
- спрошу я вежливо у Бога.
- По пьянке, - грустно скажет Он.
Множество людей чувствует себя зябко от всего, что не укладывается в их привычные представления о жизни. Вот и творчество Игоря Губермана им может показаться устрашающе кощунственным, направленным на ниспровержение Бога. Подобных ему художников вновь начинают инквизиторски преследовать, забывая о том, что Бог не может быть «поруган» ни по атеистическим, ни по религиозным понятиям. Не по причине ли собственной тревожности люди, называющие себя верующими, устраивают с калашами в руках от имени Бога расправы над теми, кто, как им кажется, не верит или верит неправильно? Выходит, что уже и упоминавшегося Пушкина необходимо запрещать за оскорбление веры в таких его произведениях как «Гаврилиада» или «Сказка о попе и его работнике Балде». В таком же ключе, тревожась за своё существование, действовали и воинствующие коммунисты, устраивавшие в своё время суды над теми, кто не разделял их мнений? Превращение теократии в «идеократию» вновь становится тревожной приметой сегодняшнего дня.
Мы тревожны, как зябкие зяблики,
жить уверенно нету в нас сил:
червь сомнения жил, видно, в яблоке,
что когда-то Адам вкусил.
Рослов Владимир